ЯКОВЛЕВ А.Н. ПРОТИВ АНТИИСТОРИЗМА. 15 ноября 1972 г.

    «Литературная газета», 15
ноября 1972
г.
     
     

Особым смыслом исполнен
приближающийся пятидесятилетний юбилей Союза Советских Социалистических
Республик. Эти полвека — блестящее доказательство той истины, что история
человечества развивается по восходящей линии, в полном соответствии с
объективными законами общественной жизни, открытыми великими учеными К. Марксом
и Ф. Энгельсом.

50 лет СССР — это зримое
свидетельство героизма, самоотверженности, исторических свершений всех народов
великого Советского Союза, прошедших в тесном едином строю нелегкий путь борьбы,
труда и побед, только объединенными силами можно было построить социализм.
Только в условиях созидания нового строя могла сложиться новая историческая
общность — советский народ.

Советская общественная наука,
советская литература и искусство развивались и мужали все эти пятьдесят лет
вместе с развитием страны, всегда являясь активными, деятельными участниками
социалистического строительства. И они дали множество примеров глубокого и
тонкого решения этой сложной задачи — отражения и исследования эпохи — на
высоком научном и идейно-художественном уровне. Так же как в партийных
документах, ставших вехами нашей истории, в десятках теоретических обобщающих
трудов и исследований, в ставших уже советской классикой эпических поэмах и
пьесах, в замечательных фильмах и спектаклях, которые мы по праву называем
народными, отразилась сама наша жизнь — бурная, полная революционного динамизма,
новаторской энергии, созидательной мощи. В лучших произведениях партийной
публицистики, науки, литературы и искусства глубоко осмысляется пройденный нашим
народом исторический путь со всеми его тяготами, с переломными моментами, с
противоречиями и столкновениями, а из этого анализа выкристаллизовываются те
главные, животворные тенденции, которые и определяют направление движения жизни.
Прошлое, настоящее и будущее народа освещено в этих произведениях светом
марксистско-ленинского мировоззрения, силой таланта, служащего трудовому народу.
Поистине с огромными достижениями не только в области материального
производства, но и в сфере духовной приходит наша страна к славному юбилею
великого Советского Союза.

Сегодня общество развитого
социализма решает проблемы, небывалые по своей новизне, размаху и характеру.
Отсюда сложность и многоплановость процесса развития зрелого социалистического общества.
Отсюданеизбежные для всякого
развития противоречия. Разумеется, сложности и противоречия общественной жизни
сегодня носят совершенно иной хар чем в предыдущие периоды более чем полувеково
истории нашей страны. Они определяются тем, что скому народу приходится решать
такие задачи, которые, если говорить об их объеме и глубине, никогда ранее не
вставали.

1

Социалистическая современность
— трудная, но чрезвычайно благодарная сфера научного анализа и художественных
обобщений, исследований и типизации. Главной заботой общественной науки,
литературы, публицистики всегда было изучение и отражение того нового,
прогрессивного, коммунистического, что утверждается в нашей жизни. И от того,
насколько зорок глаз ученого или художника, умеющего увидеть это новое,
насколько щедро его сердце, способное новому порадоваться, насколько глубок ход
его мыслей, проникающих в грядущее, — от всего этого зависят общественная
значимость и полнокровность научного или литературного труда. Речь идет об
умении точно анализировать и окрыленно мечтать, или, говоря словами Маяковского,
и «день пришпилить к бумаге», и заглянуть «в коммунистическое далеко».

По сути дела, ученый или
литератор нашего времени — это не просто человек, взявший перо для того, чтобы
запечатлеть эпоху или в строгих научных выводах, или в ярких художественных
образах. В обоих случаях это исследователь, анализирующий сложнейшие явления и
глубинные процессы.

Чтобы разобраться в сложности
жизненных ситуаций и проявлений, уметь правильно их оценивать, отличать
подлинные ценности от мнимых, необходимы четкие классовые ориентиры, идейная
убежденность, политическая прозорливость. С этими качествами равно несовместимы
как догматическая нетерпимость, закостенелость, так и ревизионистская
всеядность, модное псевдоноваторство — любые отступления от научной,
диалектико-материалистической методологии, от марксистско-ленинских принципов
анализа. Уметь с научных позиций анализировать обстановку, общественные условия
во всей их сложности и противоречи вости, видеть возможность разнородных влияний
на развитие социалистического сознания, правильно оценивать степень и глубину
этого влияния и делать верные политические выводы — в этом суть подхода к
явлениям жизни, которому учит марксизм-ленинизм. «Весь дух марксизма, вся его
система, — писал В.И. Ленин, — требует, чтобы каждое положение рассматривать
лишь (а) исторически; (б) лишь в связи с другими; (в) лишь в связи с конкретным
опытом истории». Разработанные В.И. Лениным методологические принципы подхода к
общественным явлениям актуальны и для науки, и для литературы, и для
публицистики. Отступления от этих принципов в конечном счете ведут к искаженным
представлениям о социальной действи­тельности, о явлениях и прошлого и
настоящего. К сожа­лению, нам еще приходится сталкиваться с отдельными
фактами таких отступлений и искажений. И поскольку эти ошибочные суждения
высказываются публично, на страницах книг и журналов, появляется необходимость
подвергнуть их критическому анализу.

Среди актуальных проблем
современного общест­венного развития, о которых пойдет речь в этой связи,
одно из первых мест занимает социальная структура со­ветского общества. Эта
проблема глубоко и всесторон­не рассмотрена XXIV съездом КПСС.
Основополагаю­щее значение имеет выработанное съездом положение о том, что
«сближение всех классов и социальных групп, воспитание моральных и политических
качеств совет­ского народа, укрепление его социального единства
про­исходят у нас на основе марксистско-ленинской идео­логии, выражающей
социалистические интересы и ком­мунистические идеалы рабочего класса». Это
положение указывает ту общественную силу, которая стоит во гла­ве
социалистического прогресса. Такой силой, «соци­альным разумом и социальным
сердцем» строительства нового, социально однородного общества выступает
ра­бочий класс, призванный историей возглавить револю­ционные
преобразования вплоть до полного исчезнове­ния классов вообще.

Конечно, экономические и
социальные достижения социализма, преображая общество, оказывают огромное
воздействие и на рабочий класс — главного двига­теля и творца общественных
преобразований. Преобра­зуя общество, рабочий класс преобразует и самого
себя. Это находит воплощение, в частности, в появлении его новых и новых
отрядов, в росте общей и профессио­нальной культуры, образованности,
социальной актив­ности, развитии социалистической морали.

Но тот факт, что рабочий класс
растет, развивается, повышает свою культуру, овладевает все новыми
зна­ниями, новыми методами труда, естественно, не умень­шает, а,
напротив, усиливает его ведущую роль в комму­нистическом строительстве.

Эта, казалось бы, очевидная
истина не всеми, одна­ко, правильно понимается. Так, утверждения автора
книги «Человек и человечество» И. Забелина о том, что «рабочий класс пришел к
власти для того, чтобы усту­пить место на исторической арене интеллигенции,
клас­су интеллигенции», мягко говоря, расходятся с фактами живой
социалистической действительности, по мне­нию И. Забелина, рабочий класс
«подготовил свое соб­ственное, а также крестьянства, постепенное
перерас­тание в класс интеллигенции, которому в дальнейшем суждено быть — во
веки веков! — единственным классом человеческого общества».

Это — в будущем. А в настоящем?
Для И. Забелина «безусловно, что сейчас лидирующим революционным классом (это
дальнейшая конкретизация эволюции), классом, возникшим в канун космической эры,
стала интеллигенция, многообразная деятельность которой изменяет и определяет
судьбы стран и народов».

Но ведь интеллигенция, как об
этом писал В.И. Ле­нин, никогда не была и не могла стать самостоятельным
классом, ибо выделялась из основной массы населения не по классообразующим
признакам, а по профессио­нальной принадлежности к сфере преимущественно
Умственного труда. Интеллигенция, как, впрочем, и лю­бая другая социальная
группа, вообще не может стать единственным классом общества, ибо этот
единствен­ный класс и будет собственно обществом, то есть обще­ством без
классов: Таким образом, утверждение И. За­белина — при кажущемся его
стремлении учесть то новое, что привносит в жизнь научно-техническая
ре­волюция, — несостоятельное с самого начала.

XXIV съезд нашей партии особо
отметил необходи­мость дальнейшего повышения роли рабочего класса во всех
сферах производственной, экономической, поли­тической и культурной жизни.
Эта закономерная тен­денция обусловлена всем ходом социалистического
раз­вития. «Рабочий класс, — подчеркнул в Отчетном до­кладе ЦК КПСС
съезду товарищ Л.И. Брежнев, — был и остается основной производительной силой
общест­ва. Его революционность, дисциплинированность, ор­ганизованность
и коллективизм определяют его веду­щее положение в системе социалистических
общест­венных отношений».

Как представляется, в своих
рассуждениях И. Забе­лин упускает главный — классовый — критерий и в
ре­зультате неизбежно попадает под власть схоластики. Книга (а особенно
очерк «Человечество — для чего оно?») наводнена абстрактными построениями,
касающимися настоящего и будущего планеты, — без какого бы то ни было учета
борьбы классов, и сегодня определяющей характер социального развития в мире.
Декларируя ком­мунизм как высшую, конечную цель человечества, И.
За­белин, по сути дела, игнорирует как раз ту массовую си­лу, которая
призвана осуществить эту цель, осущест­вить вопреки ожесточенному
сопротивлению старого мира. Свое внимание И. Забелин сосредоточивает преж­де
всего на общих, по его мнению, для всего человече­ства проблемах
научно-технической революции, демо­графического взрыва, выхода человека в
космос и т. д., в духе внеклассовой футурологической утопии рассуж­дая о
«ведении всечеловеческих дел».

Избегая социального взгляда на
судьбу человечест­ва, автор и научно-техническую революцию толкуетв
отрыве от социальных начал жизни. И возникает ошибочное понимание роли
интеллигенции как некоего «лидирующего революционного класса», который появился
«в канун космической эры», чтобы определять «судьбы стран и народов». Видится
здесь уже не социализм, анекое отвлеченное общество «вообще».

Что же касается утверждения о
«лидирующей роли интеллигенции в качестве «революционного класса», то оно, увы,
не является изобретением автора. Не в обиду будь сказано И. Забелину, но об этом
давно толкуют мел­кобуржуазные социальные теоретики.

Начать с того, что буржуазные
идеологи лелеют миф об «исчезновении классов» при сохранении частной
собственности, о том, что развитие современного капи­тализма ведет к
примирению классов, установлению «классового мира», к общему социальному
согласию и благоденствию. Классы, мол, представляют собой лишь «временные»
социальные объединения. Они якобы воз­никают лишь в тех случаях, когда
какие-то общественные, экономические, политические процессы сплачивают
во­едино различные социальные группы в одну большую группу. Классы,
утверждает, например, Р. Дарендорф, являются «подвижными образованиями»,
временно ор­ганизованными группировками, участвующими в том или ином
социальном конфликте, эмпирическими со­циальными сущностями.

Кстати, и в утверждении
Дарендорфа нет никакой новизны. Оно опирается на довольно распространен­ную
в буржуазной социологии точку зрения, согласно которой социальная дифференциация
в основе своей имеет, например, тождественное понимание интересов. Подобную
точку зрения когда-то отстаивал еще пред­шественник нынешних «теоретиков»
конвергенции Вернер Зомбарт, уверявший, что класс образуется на основе
«убеждения групп людей в их общности». Любопытно, что даже Фрейд пытался
доказать, будто Марксова тео­рия классов и классовой борьбы и была как раз
одной из причин появления реальных классов в результате рас­кола внутри
нации, породившего «иллюзорное ощуще­ние единства» у отдельных социальных
групп.

Особую неприязнь у буржуазных
идеологов вызыва­ет марксистско-ленинское положение о том, что строй частной
собственности есть причина антагонистичес­кого классового деления общества.
Рассматривая рабо­чий класс как относительно неустойчивое социальное
явление, как «политическую» страту, охватывающую тех, кто признал себя рабочими,
буржуазные социологи уверяют, что «сумма социальных страт», составляющих рабочий
класс, в настоящее время полностью утратила антикапиталистическую, революционную
сущность. Буржуазные социологи пытаются доказать, что рабочий класс врос-де в
систему государственно-монополисти­ческой организации. Наиболее отчетливо
эта точка зре­ния выражена в работах Герберта Маркузе. Еще в книге
«Одномерный человек» он утверждал, что «рабочий ин­тегрируется со своим
предприятием», происходит «…со­циальная и культурная интеграция рабочего
класса в капиталистическом обществе». По Маркузе, «новый технологический мир
труда ликвидирует негативное от­ношение к себе со стороны рабочего класса.
Последний больше не выглядит как живое отрицание существующе­го общества…»
Теперь рабочий класс больше не отлича­ется, по мнению Г. Маркузе, от
предпринимательского класса, от коммерсантов и других буржуазных групп,
поскольку он, так же как и они, якобы заинтересован в сохранении капитализма.

Согласно другой точке зрения,
миссию власти в со­временном обществе может выполнять только элита. Адепты
этой концепции тщатся доказать, будто полити­ческая история является борьбой
только тех социаль­ных групп, которые находятся на вершине обществен­ной
пирамиды.

При этом народные массы
буржуазные теоретики третируют как «усредненную» и «худшую часть человечества»
(Ортега-и-Гассет), «косную силу, противостоя­щую творческому меньшинству»
(Тойнби). Вследствие своей биологической особенности массы якобы
подсо­знательно жаждут подчиниться элите, поскольку наро­ду, мол, всегда
свойственно «стадное сознание». Элита же, напротив, обладает особой
генетической, то есть на­следственной, способностью руководить, подчинять
се­бе массы. Она наделена некоей экстраординарной фи­зической и нервной
энергией, необходимой для того, чтобы устоять в борьбе со своими конкурентами.

Переход власти от
капиталистической элиты к интел­лектуальной является будто бы особенностью
XX века — утверждают буржуазные социологи. Господствующий класс теперь, дескать,
слагается из наиболее интеллек­туально одаренных людей и, таким образом,
иерархия умственных талантов и иерархия социального управле­ния все чаще
совпадают. По Гэлбрейту, например, в на­стоящее время людей все больше и
больше разделяют не деньги, а образование, «именно в этом отражается
существенное классовое (?! — А.Я.) разделение нашего времени».

В конечном счете буржуазные
теории активно спе­кулируют на новых явлениях в технико-экономической жизни
капиталистических стран, которые наблюдаются в условиях научно-технической
революции. Эти спеку­ляции направлены на дезориентацию революционного
движения. В теориях «единого индустриального обще­ства», «стадий роста»,
«постиндустриального общества» и им подобных наиболее полно проявились
вульгарный технологизм, гипертрофия значения технических до­стижений и
умаление и даже прямое игнорирование ро­ли главной производительной силы —
огромной массы трудящихся.

Таковы некоторые идеи
буржуазных теоретиков, идеи, которые они провозглашают универсальными, пытаясь
навязать их социалистическому миру.

2

Но вернемся к делам домашним.
Мы знаем, что тем­пы роста социалистической научной и технической
ин­теллигенции в последние годы стали превосходить тем­пы роста других
социальных групп. Этот процесс не только объясним, но и закономерен.
Количественный и качественный рост интеллигенции есть прямой резуль­тат
политики партии, направленной на всемерное уско­рение научно-технического
прогресса, на дальнейшее повышение культуры и образованности народа.
Доста­точно известно также, что эффективная работа трудо­вых коллективов
в огромной степени зависит от руко­водителей и специалистов, от их
компетентности, умения управлять, принимать правильные решения и объек­тивно
оценивать достигнутое. Однако все это не дает никаких оснований
противопоставлять друг другу ра ботников умственного и физического труда,
прекратив толковать их взаимоотношения.

Если совершенно несостоятельно
отрицание веду­щей роли рабочего класса, то в такой же степени
непри­емлемо и нигилистическое отношение к интеллиген­ции. Какой бы то
ни было нигилизм подобного рода глубоко чужд идеологии научного социализма — и
это понятно, — ибо ничего, кроме разлада, внести в обще­ство не может.
Именно поэтому наша общественность подвергла критике статью «Ноль целых шесть
десятых» («Октябрь», № 7, 1971 г.), истерические писания И. Шев­цова, книгу
И. Дроздова «Подземный меридиан» и не­которые другие. Снобистское отрицание
исторической роли рабочего класса, равно как и попытки возвести в роль
«лидирующего класса» интеллигенцию или, наоборот, — что свойственно названным
книгам — при­низить и охаять ее роль имеют своим источником один и тот же
корень, а именно: непонимание происходящих перемен в социальной структуре
общества, их главных тенденций, внесоциальное толкование социалистичес­кого
прогресса.

Непонимание законов живой жизни
или растерян­ность перед ее сложными явлениями порождают у иных публицистов
не только заблуждения относительно роли рабочего класса и интеллигенции в
условиях социализ­ма, но и крайности другого порядка — воинствующую
апологетику крестьянской патриархальности в проти­вовес городской культуре —
всеобщей, по словам одно­го из сторонников этой точки зрения,
«индустриальной пляске».

Заблуждение это обрело даже
некую теоретическую «оболочку» в виде концепции «истоков», которой
поче­му-то дали «зеленую улицу» некоторые невзыскатель­ные редакции.
«Историки» в иных статьях настойчиво противопоставляются «интеллектуализму», а
противо­поставление это выдается за «современное соотноше­ние городской
и деревенской культуры». По адресу сто­ронников «интеллектуализма» мечутся
громы и мол­нии, а сами они именуются не иначе как «разлагатели
национального духа».

В представлении проповедников
теории «истоков» именно деревня, причем старая, существующая глав­ным
образом в воображении этих проповедников, старый аул, затерянный хутор или
кишлак, хранящие традиции застойного быта, в отличие от города являются главной
питательной почвой национальной культуры, некоей «общенациональной морали». Тем
самым культивиру­ется любование патриархальным укладом жизни,
домо­строевскими нравами как основной национальной цен­ностью.
Естественно, что при такой постановке вопро­са социализм и те изменения,
которые он за полвека внес в нашу жизнь, социальная практика советского
общест­ва, формирующая коммунистическую мораль, выглядят как искусственно
привнесенные нововведения, как вряд ли оправданная ломка привычного образа
жизни.

«…Крестьяне — наиболее
нравственно самобытный национальный тип», «…оригинальность (мужика. — А.Я.)
противостоит безликости (агрессивной или пассив­ной), разлагающей
народный дух», — провозглашает М. Лобанов в своей книге «Мужество человечности».

В книге М. Лобанова мы
сталкиваемся с давно на­бившими оскомину рассуждениями «о загадке России», о
«тяжелом кресте национального самосознания», о «тай­не народа, его
безмолвной мудрости», «зове природной цельности» и в противовес этому — о
«разлагателях на­ционального духа». В рассуждениях этих нет и грана
конкретно-исторического анализа. Нет понимания эле­ментарного — того, что
«национальное чувство», «на­циональный дух» декабристов и Николая I,
Чернышев­ского и Каткова, Плеханова и Победоносцева несо­вместимы, что в
классовом обществе нет и не может быть единого для всех «национального
самосознания».

Внеисторический, внеклассовый
подход к пробле­мам этики и литературы характерен для понимания М. Лобановым
эпопеи Л. Толстого «Война и мир» (ста­тья «Вечность красоты», «Молодая
гвардия», № 12, 1969). Отечественная война 1812 года трактуется М.
Лобано­вым как период классового мира, некоей национальной гармонии.
Неприятие М. Лобанова вызывают идеи Ве­ликой Французской буржуазной
революции: якобы из­бавление от них как от «наносного, искусственного,
на­сильственно привитого» и возвращение к «целостности русской жизни»
обеспечило, по его мнению, «нравствен­ную несокрушимость русского войска на
Бородине».

Насколько далеки подобные
утверждения от исти­ны, говорит уже то, что влиянию этой революции и
идей­но подготовившей ее философии просветителей лучшая часть русского
общества во многом обязана формиро­ванием передовых идей своего времени, что
без этого влияния невозможно представить себе духовную атмо­сферу эпохи
Пушкина и декабристов.

Не менее категоричен М. Лобанов
и когда обраща­ется к современности. «Одно время наша литература о деревне,
— заявляет он, — была активна, так сказать, организационно-хозяйственными
предложениями, ре­комендациями, что ли. В какой мере такие рекоменда­ции
мало подходят для целей литературы, показал опыт работы В. Овечкина, в свое
время писавшего страстные, убежденные очерки, которые, однако, вскоре угасли в
своей практической актуальности именно из-за узко­практической своей
проблематики».

Итак, очерки В. Овечкина
утратили свою актуаль­ность. Но в чем состоит альтернатива? На этот вопрос,
перекликаясь с М. Лобановым, отвечает в журнале «Кед­ры» (№ 3, 1971) Л.
Аннинский. Он пишет:

«От Троепольского и Овечкина,
от Жестева и Кали­нина, от тогдашнего Тендрякова и тогдашнего Залыги­на
был деревенской прозе завещан, так сказать, «эконо­мический» анализ
человека… Были написаны повести и романы В. Фоменко и Е. Мальцева, С.
Крутилина и В. Се­мина, Ф. Абрамова, П. Проскурина, Е. Дороша… Была
создана панорама событий в деревне.

Имела эта панорама решающий
успех в литературе? Нет. Она вошла, конечно, в ее анналы и в ее фон­ды… Но
событие произошло не здесь. Рядом.

Событием стали лиричные
сельские рассказы и фи­лософские эссе молодых деревенских писателей… На
смену трезвому хозяйственнику пришел деревенский мечтатель, лукавый мужичонка,
балагур, чудак, мудрей, древний деревенский дед, хранитель столетних
тради­ций…»

Если верить М. Лобанову,
«современную литературу наши потомки будут судить по глубине отношения к судьбе
русской деревни… Истинные ценности, прежде всего нравственные, всегда дождутся
своего времени. И хорошо, что наша деревенская литература все более насыщается
этими ценностями, которые излучаются из недр крестьянской жизни».

Подобное же мировосприятие
по-своему выражено в книге стихов «Посиделки» В. Яковченко: «О Русь! Люб­лю
твою седую старину… Вон позабытый старый храм над колокольней поднял крест,
как руку, как будто ждет условленного звука и жадно смотрит в очи небесам. Ах,
старый, старый, позабытый храм…»

А пока один тоскует по храмам и
крестам, другой за­ливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам.

Вздохами о камнях, развалинах,
монастырях пере­гружена подборка стихов «Поэты Армении» («Новый мир», № 6,
1972). Лирический герой одного из стихо­творений сидит у окна и видит, как
на грузовиках везут лошадей, «которые тысячи лет все перевозили и
пере­носили, взвалив историю человечества на свой вынос­ливый круп,
выбив копытами эту историю». И ему ка­жется, что надо спасать прошлое от
настоящего: «Как мне вас выручить, кони мои? Как мне спасти вас, кони? Что я
могу — подавить рыданье, душу за вас отдать…»

И. Кобзев, в свою очередь,
грустит, что «в Москве не слышно петухов», и пишет: «Порой меня снедает грусть:
о, сторона моя родная, куда ж ты задевалась, Русь, весе­лая и разбитная?!»

Во многих стихах мы встречаемся
с воспеванием церквей и икон, а это уже вопрос далеко не поэтический. «Раньше
можно было в небесах приют найти — несго­ворчивая сила нам отрезала пути». —
жалуется В. Яков­ченко. Сусально-олеографическая деревенская Русь впрямую
противопоставляется современному городу. «Говорят, что скоро, очень скоро
сельский люд ввезет на этажи…» — скорбит В. Яковченко. Город, индустрию он
рисует в образе некоего абстрактного «зла», «желе­за», которое, как «злой
гений, вознеслось»:

«Обрело язык железо, зык его и
зол и резок. Рвать! Рубить! Дырявить, резать! Вот законы. Вот права. Сталь
растет. Растет железо, как гигантская трава. Стой! Питаемое веком, зреешь ты над
человеком, все растешь. Все мало, мало!..»

Видение прямо-таки
апокалипсическое! По сути дела, за всем этим — идейная позиция, опас­ная
тем, что объективно содержит попытку возвернуть прошлое, запугать людей «злобным
духом железного воя», «индустриальной пляской», убивающей якобы
на­циональную самобытность. При этом альтернативой подобным «страхам»
предстают призывы к «освоению простонародности», поиски вечной, неизменной
мора­ли, утверждение веры «в нравственное начало… не за­висимое ни от
чего, кроме того, что оно — нравственное, веры в то самое вечно обновляющее
личность внутрен­нее духовное качество, которое в русской культурной
традиции всегда называли совестью».

Ленин в свое время, как
известно, говорил: «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о
нравственности разоблачаем». В ряде работ он писал об исторической
ограниченности патриархального крес­тьянства, его забитости, сервилизме,
рабской психоло­гии, воспитанной веками подневольного труда, вскрыл
двойственность его природы как мелких собственни­ков, с одной стороны, и
тружеников — с другой. Напо­мним, с какой огромной художественной силой и
глу­биной эта диалектика, двойственность природы крес­тьянства,
показана, например, в романах М. Шолохова. Тот, кто не понимает этого, по
существу, ведет спор с диалектикой ленинского взгляда на крестьянство, с
социалистической практикой переустройства деревни. Тогда и возникают разного
рода вульгарно-объекти­вистские утверждения.

«Мы очень охотно ругаем нынче
патриархальность, и слово это в нашей практике приобрело заведомо бран­ный
характер, — сетует в статье «Земля и прогресс» А. Ланщиков (альманах «Кубань», №
10, 1971). – Но здесь не все так просто, как может показаться с первого
взгля­да… Говоря о патриархальном укладе, мы сплошь и ря­дом забываем,
что в нем воплотились многовековые де ния, нравственный и духовный опыт
трудового класса, что именно этот, а не какой-либо другой уклад обесп чил этому
классу жизнестойкость в самых трудных торических ситуациях…» В романе «Оленьи
пруды» М. Кочнева утверждается: «Русской деревне даже в са­мые беспросветные
времена никогда не была свойст­венна ограниченность, равная идиотизму, и
обвинить ее в идиотизме мог только тот, кому за каждым кустом, растущим за
городской заставой, мерещится страшный серый волк…»

В том же романе читаем: «Все —
сатрапы, все — хо­луи, все — рабы прикровенные и откровенные… Нация
холопов… А не пересолил ли дорогой наш Николай Гав­рилович…» — говорит
один из героев романа. Герой по­ложительный, и все симпатии автора на его
стороне. Полемика идет не только с Чернышевским, но и с Ле­ниным. Чтобы
убедиться в этом, приведем соответст­вующее место из работы Ленина «О
национальной гор­дости великороссов»: «Мы помним, как полвека тому назад
великорусский демократ Чернышевский, отдавая жизнь делу революции, сказал:
«жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Откровенные и
при­кровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не
любят вспоминать об этих сло­вах. А, по-нашему, это были слова настоящей
любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия рево­люционности в
массах великорусского населения». Кста­ти, у Чернышевского нет слов «рабы
откровенные и при­кровенные» — это у Ленина. И не «всех» Ленин называл
«холуями», «рабами прикровенными и откровенными», а только тех, кто был «рабом
по отношению к царской монархии».

С кем же в таком случае борются
наши ревнители патриархальной деревни и куда они зовут?..

Но что там нравственные
ценности былого, если даже «традиции» гастрономического свойства стали предметом
скорби! Согласно В. Кожинову, утрата наци­онального своеобразия особенно
резко проявилась у нас… в отношении к еде. «Еда — и в своей семье, и на миру —
испокон веков была настоящим священнодей­ствием и обрядом. Она начиналась и
заканчивалась благодарственной молитвой…» — пишет В. Кожинов в журнале «Кодры»
(№ 3, 1971), рисуя далее картину «рус­ской еды» с ее обилием, красотой и
«одухотворенностью» как нечто национально особенное, связанное «с тысячелетним
опытом, с народной традицией». Не ко­щунственно ли звучит все это? Если
следовать логике рассуждений В. Кожинова, то плотоядный гоголевский персонаж —
Петр Петрович Петух окажется самым яр­ким носителем национальных традиций.
Следует, мо­жет быть, напомнить В. Кожинову, с каким гневом писала русская
литература о барском обжорстве и с какой болью говорила она о русских деревнях,
называвшихся «Горелово, Неелово, Неурожайка тож».

Голод, нищета, забитые в
колодки мужики, кнут крепостничества или, говоря словами Ленина, «рабское
прошлое», «рабское настоящее», «великое раболепст­во» — вот что было
неразрывно связано с понятием пат­риархальной России, которое лелеют в своем
вообра­жении оказавшиеся не в ладах с историей сторонники «вечной
нравственности». Уместно напомнить, что В. И. Ленин прямо отождествлял
патриархальщину с ди­костью. И в ней ли нам искать нравственные идеалы,
«истоки» морального обновления!

Скажем сразу: мы — за бережное
отношение ко все­му прогрессивному и демократическому, что содержит в себе
нравственный опыт народов и что органически дополняет наши классовые моральные
принципы. Мы с любовью относимся ко всему, что отложилось в на­родном
характере за годы революционной борьбы и чем обогатил его жизнь труд по
преобразованию земли. Нам дороги свободолюбие трудового крестьянства, жгучая
ненависть к эксплуататорам. Эти чувства влекли его в разинские ватаги, войска
Емельяна Пугачева, звали на борьбу против царя и помещиков и в конечном,
истори­ческом, счете привели в полки Красной армии.

Нельзя не гордиться талантом
русского крестьянст­ва, его смекалкой, стремлением внести в каждое дело
живинку мастерства. Нам дорого присущее трудовому крестьянству чувство любви к
земле, к родной природе, чувство общности в труде, отзывчивость к нуждам
дру­гих людей. Мы хотим, чтобы к краюхе хлеба, добытого нелегким трудом
тысяч и тысяч людей, с такой же лю­бовью, как крестьянин-труженик,
относились все.

Именно этим прогрессивным
чертам в нравственом облике трудового крестьянства с победой револю­ции
суждено было утвердиться, обогатиться новым со­держанием. Активная
социально-преобразующая дея­тельность формировала на селе характер
труженика-коллективиста, советского патриота, духовно богатую личность, для
которой мир не только округа за околи­цей, а весь могучий и свободный Союз
Советских Со­циалистических Республик. Не о «самовозрождении»
патриархального духа ныне благостно пекутся, а землю преображают, космос
штурмуют крестьянские сыны!

Говоря о решительном неприятии
юродствования по поводу «мужицких истоков», мы столь же категори­чески
осуждаем космополитическое небрежение народ­ными традициями. Наш спор со
сторонниками соци­альной патриархальщины не означает нигилистическо­го
отношения к культурному наследию народов. Только брюзжащий скептик может «не
заметить», что для дея­тельности Советского государства в области культуры
характерна огромная забота о сохранении и приумно­жении духовного наследия
всех народов Советской стра­ны. Государство отпускает огромные средства на
рес­таврацию памятников архитектуры, произведений изо­бразительного
искусства.

Будем откровенны: ведь не на
деньги же новоявлен­ных богоносцев реставрирован Тракайский замок под
Вильнюсом, кремль в Ростове Великом, памятники ар­хитектуры в Самарканде.
Только вот молиться на каждую церковную луковку и каждый минарет мы не будем и
причитать у «святых мощей» и «стен плача» не собира­емся!

Попутно заметим, что трудовое
крестьянство никог­да не выступало в роли богоносца. Об этом еще более века
тому назад писал Белинский, иронически замечая, что мужик относится к иконе так:
«годится — молиться, не годится — горшки покрывать», имея в виду как раз те
самые «доски», у коих коленопреклоненно застывают ныне некоторые радетели
патриархальной старины.

Действительно, в сооружении
некоторых храмов участвовали видные зодчие, вложены труд и талант на­родных
умельцев. Но мы знаем и другое — что и церкви, и мечети, и синагоги, и костелы
всегда были идеологическими центрами, защищавшими власть имущих. Мы не забываем,
что под сводами храмов освящались шты­ки карателей, душивших первую русскую
революцию, что с церковного амвона был предан анафеме Лев Тол­стой, что
колокольным благовестом встречали палача Кутепова, вешателя Деникина, банды
Петлюры. Да ведь и самая «демократическая» религия в конечном счете реакционна,
представляет собой идеологию духовного рабства. Коли уж говорить об уважении к
исторической правде, то не надо подсахаривать эти горькие истины. Их из народной
памяти не вытравишь никакой словес­ной эквилибристикой относительно
«извечного духа», о котором так пекутся доморощенные культуртрегеры от
православия, мусульманства, католицизма, иудаизма и других вероисповеданий.

3

Итак, две крайности. Если в
одном случае научно-технический прогресс абсолютизируется, рассматрива­ется
с внеклассовых, «всечеловеческих» позиций, а ру­ководящим классом общества
объявляется интеллиген­ция, то во втором и научно-техническая революция, и
интеллигенция независимо от их социальной природы предаются анафеме. При
кажущейся полярности пози­ций, отмеченных глобальным космополитизмом в
пер­вом случае и национальной узостью — во втором, их роднит равно
метафизический подход к сложным явле­ниям и тенденциям. Родственны они и по
конечным результатам, ибо игнорируют не только ведущую роль рабочего класса в
строительстве коммунизма, но и ре­альную социальную структуру нашего
общества, укреп­ление его единства, политику партии, направленную на
постепенное преодоление существенных различий меж­ду городом и деревней,
умственным и физическим трудом.

Старое, патриархальное
крестьянство полностью навсегда ушло с исторической арены и сменилось новым
классом — колхозным, социалистическим крестьянством. Ушел в прошлое самый
многленный социальный слой, порождавший мелкобуржу­азное сознание,
мелкобуржуазную идеологию.

Этот протяженный во времени
исторический сдвиг и сегодня еще дает отзвуки умонастроений, противоре­чиво
отражающих столь крутые революционные пере­мены. Наряду с наследованием и
усвоением всего луч­шего, что было и есть в трудовом крестьянстве, что
вхо­дит в жизнь социалистического общества, появляются поветрия, которые
В.И. Ленин в свое время характери­зовал как «реакционный романтизм». «…Под
этим тер­мином, — пояснял он, — разумеется не желание восстановить
просто-напросто средневековые учреждения, а именно попытка мерить новое общество
на старый пат­риархальный аршин, именно желание искать образца в старых,
совершенно не соответствующих изменившим­ся экономическим условиям порядках
и традициях».

Рупором такого рода
«романтизма» выступают чаще всего отдельные литераторы, давно оторвавшиеся от
де­ревни. Их тоскливые «всхлипы» выражают интерес к крестьянству, но не
сегодняшнему, социалистическо­му, а вчерашнему, к той старой деревне, к
которой ны­нешнего горожанина зачастую привязывают лишь вос­поминания
детства или отрочества. Сегодняшние рев­нители патриархальщины, восторгаясь
созданным ими же иллюзорным миром, защищают то прошлое в жизни крестьянства, с
которым без какого-либо сожаления расстался современный колхозник.

Если говорить точнее, то здесь
речь идет даже не о старой деревне, а о том самом «справном мужике», у
ко­торого действительно и за обильным столом творилось священнодействие, и
богатый киот был ухоженным, и книжек «школы богомерзкой» не водилось. Только
на­зывали такого «справного мужика» на селе просто и яс­но —- «мироед».
И то, что его жизнь, его уклад поруши­ли вместе с милыми его сердцу
святынями в революци­онные годы, так это не от злого умысла и невежества, а
вполне сознательно. Так сделали для того, чтобы в каба­ле у «справного
мужика» ходивший, воспетый поэтом, стомиллионный «сеятель и хранитель» не
страдал, а “был полноправным гражданином и хозяином государ­ства трудящихся.
А «справного мужика» надо было порушить. Такая уж она неумолимая сила,
революция, — рушит все, что восстает против человечности и свободы.

Ключ к пониманию современности
— последова­тельно классовая, партийная позиция в оценке прошлого, опыта
предшествующих поколений. Партия всег­да придавала и ныне придает серьезное
значение пра­вильному, объективному освещению истории нашего государства.
Как известно, на XXIV съезде КПСС спра­ведливой критике были подвергнуты
отдельные попыт­ки с внеклассовых позиций оценивать исторический путь
советского народа, умалять значение его социалис­тических завоеваний. В то
же время партия показала не­состоятельность догматических представлений,
игно­рирующих те большие положительные перемены, кото­рые произошли в
жизни общества.

Партийная и литературная печать
уже критиковала отдельные статьи в журнале «Молодая гвардия», в кото­рых
культурное наследие рассматривалось в духе теории «единого потока», причем дело
доходило, по сути, до идеализации и восхваления таких реакционных деяте­лей,
как В. Розанов и К. Леонтьев, с одной стороны, и до пренебрежительных суждений о
представителях ре­волюционной демократии — с другой.

Игнорирование или недооценка
ленинского учения о двух культурах в каждой национальной культуре
при­менительно к прошлому и сегодня остается одним из проявлений
внеклассового, внесоциального подхода к истории. Предпринимаются иногда попытки
теорети­чески обосновать эту — будем называть вещи своими именами — ревизию
одного из основополагающих прин­ципов марксизма-ленинизма. Так, авторы
брошюры «Листья и корни» Л. Ершов и А. Хватов, провозгласив, в прямом
противоречии с Лениным, Октябрьскую рево­люцию «великой русской национальной
революцией», уверяют, будто после Октября Ленин чуть ли не пере­смотрел свое
учение о двух культурах, что после рево­люции в ленинском отношении к
наследию будто бы «многое кардинально меняется». Это не соответствует
действительности, ибо и до, и после революции Ленин со всей определенностью
требовал не внеклассовой все­ядности, а «развития лучших образцов, традиций,
ре зультатов существующей культуры с точки зрения миро­созерцания
марксизма и условий жизни и борьбы про­летариата в эпоху его диктатуры».
Авторы брошюры, увы, утверждают нечто иное — будто «культура
социа­листического общества складывается не только из эле­ментов
последовательно-демократических, но из всего культурного фонда прошлого».

Когда игнорируется ясное
ленинское требование, обязательное в подходе к истории, искажаются и
кон­кретные оценки тех или иных видных деятелей прошло­го. Критик О.
Михайлов в журнале «Наш современник» (№ 4, 1969) и прозаик И. Шухов в журнале
«Простор» (№ i, 1972) в явно романтизированном виде представи­ли царского
генерала Скобелева, без учета его реакци­онных умонастроений и роли в
подавлении народных выступлений в Средней Азии. Без каких бы то ни было
оснований М. Кочневым в уже упоминавшемся романе «Оленьи пруды» предпринята
попытка оспорить точку зрения на Карамзина-историка как защитника
само­державия и представить его нашим «идейным союзни­ком»,
«соратником», заслуживающим ни больше ни мень­ше как «народного внимания,
народного чувства».

Когда нарочито идеализируется
прошлое, да еще при нечетких социальных позициях, возникает неле­пый спор,
чей царь лучше, а заслуги тех или иных деяте­лей доводятся до превосходных
степеней. Один пример из статьи, опубликованной в журнале «Литературная Грузия»
(№ 8, 1970): «В грузинской истории имя цари­цы Тамары окружено особым
ореолом»; «Светлая лич­ность царицы Тамары, ее победоносное царствование,
дальновидная политика и проницательность — сегодня это уже ясно для всех —
способствовали политическому и культурному процветанию Грузии. Все это и
снискало ей любовь народную, благодаря этому и сложил народ гимны в честь своей
гордости — царицы Тамары… Та­мара, по мнению народа, была настолько добрым
прави­телем, что люди мечтали ходить у нее в подчинении…» Иван Билык в
романе «Меч Арея» «в стремлении как можно больше прославить мифического
киевского кня­зя Богдана Гатило договорился до того, что объявил, будто под
этим именем выступал вождь гуннов Аттила.

Подобные мотивы идеализации
можно заметить и в некоторых публикациях о Тимуре, царе Давиде, о дви­жении
Кенесары Касымова, о молдавских деятелях куль­туры прошлого века, об истории
киргизского государст-за и т. д. Надо ли доказывать, что всякая
гиперболиза­ция в подобных делах может стать одной из отправных точек для
оживления националистических предрассуд­ков! Правомерно поэтому, что эти
проявления получи­ли соответствующую оценку со стороны партийных
ор­ганизаций республик. .

Восхваление заслуг «своих»
князей, феодалов, царей отнюдь не служит делу патриотического воспитания. Оно
возвращает нас к давно высмеянной М.Е. Салты­ковым-Щедриным раболепной
привычке путать поня­тия «отечество» и «ваше превосходительство» и даже
предпочитать второе первому. Непомерное любование прошлым неизбежно сглаживает
классовые противоре­чия в истории того или иного народа, затушевывает
про­тивоположность и непримиримость прогрессивных и реакционных тенденций,
притупляет бдительность в со­временной идеологической борьбе.

Еще один пример — сборник «О
Русская земля!». В книге, цель которой, как сказано в послесловии, — познакомить
наше юношество «со стихами высокого гражданского звучания, высокого
патриотического и революционного пафоса», без всяких комментариев опубликовано
стихотворение видного русского поэта первой половины прошлого века Н.М. Языкова
«К не нашим», в котором есть такие строки: «Вы, люд заносчи­вый и дерзкой,
вы, опрометчивый оплот ученья школы богомерзкой, вы все — не русский вы народ!»

Кому же адресовано это
стихотворение, кто они — «не наши»? Это А.И. Герцен и его соратники. Само же
стихотворение — широко известная акция идейной борьбы, вызвавшая в свое время
протесты В.Г. Белин­ского, Н.А. Некрасова и самого А.И. Герцена, который
назвал это сочинение «полицейской нагайкой» и «доно­сом в стихах».

В том же сборнике, тоже без
всяких комментариев, опубликованы произведения других славянофильских поэтов,
воспевавших самодержавие.

Маловероятно, чтобы составители
сборника и его редакторы не знали всего этого. В чем же тогда дело? Неужели
понятием «высокопатриотического и револю­ционного пафоса» хотят соединить
несоединимое — ре­волюционных демократов с реакционерами-славяно­филами?

Впрочем, то, что сказал стихами
Н. Языков еще в 1844 году, в известном смысле повторяет наш современ­ник М.
Лобанов в году 1969-м, но уже в форме не поэ­тической. Он пишет: «Вытеснение
духовно и культур­но-самобытной Руси, ее национально-неповторимого быта
Россией новой, «европеизированной», унифици­рованной, как страны Запада, —
этим болели многие глубокие умы России. Быть России самобытной, при­званной
сказать миру свое слово, или стать по западно­му образцу
буржуазно-безликой».

Как известно, тема родины,
России, понимание пат­риотизма и любви к Отчизне на всем протяжении XIX
столетия были полем острейшей идейно-политической борь­бы. И тогда
принципиальным образом противостояли друг другу идеи демократизма и
просветительства усто­ям реакционности и «почвенничества».

Как известно, антикоммунизм,
изыскивая новые средства борьбы с марксистско-ленинским мировоз­зрением и
социалистическим строем, пытается гальва­низировать идеологию «Вех»,
бердяевщину и другие разгромленные В.И. Лениным реакционные,
национа­листические, религиозно-идеалистические концепции прошлого. Яркий
пример тому — шумиха на Западе во­круг сочинений Солженицына, в особенности
его пос­леднего романа «Август четырнадцатого», веховского по философским
позициям и кадетского — по позици­ям политическим. Романа, навязывающего
читателю от­рицательное отношение к самой идее революции и со­циализма,
чернящего русское освободительное движение и его идейно-нравственные ценности,
идеализирующе­го жизнь, быт, нравы самодержавной России.

Конечно, роман Солженицына —
это проявление от­крытой враждебности к идеалам революции, социализ­ма.
Советским литераторам, в том числе и тем, чьи неверные взгляды критикуются в
этой статье, разумеется, чуж­до и противно поведение новоявленного веховца.

Но ясно и другое, что даже
простое кокетничание с реакционно-консервативными традициями прошлого,
восходящими к интересам и идеологии свергнутых клас­сов, вынуждает к
решительным возражениям против идейной неразборчивости в вопросах подобного
рода.

4

Мы — за бережное отношение к
культурному насле­дию, в том числе и к национальным традициям. И,
ко­нечно же, воспитание на традициях, особенно рожден­ных революцией и
социализмом, — неотъемлемая часть идеологической деятельности партии.

Отрицание традиции вообще —
другая крайность мелкобуржуазности, которая, как известно, разнолика.
Мелкобуржуазное сознание дает великое множество от­тенков — от
приверженности к канонам «Домостроя» до анархистских лозунгов «Никаких
авторитетов!». Ха­рактерно, что все эти концепции находятся в полном отрыве
от реальной социально-исторической практики и являются по существу не более чем
окрошкой из рас­кавыченных суждений «почвенников» и славянофилов, слегка,
правда, модернизированных и «приправленных» либо высокопарными императивами в
духе абстрактно­го гуманизма, либо левацкими идеями бунта против «все­го
и вся».

С понятием «социалистическая
личность» для нас неразрывно связаны пролетарский интернационализм и ненависть
трудящихся к классовым врагам, ко всяко­го рода пережиткам прошлого. И такая
личность фор­мируется только в процессе активного, деятельного учас­тия
в общем труде по созиданию нового мира. Бесспорно и то, что теория и практика
коммунистической нравст­венности постоянно развиваются и обогащаются
новы­ми обобщениями, новым опытом. В этом и заключают­ся ее жизненность
и социальная активность.

Мелкого буржуа по своему
объективному миросо­зерцанию (чтобы быть мелким лавочником по убеждению,
необязательно стоять у полок собственного мага­зинчика) страшно пугают
идейность, организованность, ответственность и другие требования, которые
предъяв­ляет социалистическое общество к личности. Мещанин привык только
требовать сам и на этих требованиях стро­ить свою философию.

В этом свете невозможно
согласиться с некоторыми утверждениями статьи Г. Батищева «Задачи воспитания
нового человека», опубликованной в сборнике «Лени­низм и диалектика
общественного развития». Начнем с того, что в статье нет ни слова о программных
целях пар­тии в формировании новой личности, о деятельности КПСС в этой
области, о тех актуальных задачах воспи­тания, которые решают советская
школа, комсомол, общество в целом. Тщетно искать какую-либо серьез­ную
постановку вопроса о тех действительно актуаль­ных проблемах воспитания,
которые выдвигает жизнь. Главной целью воспитания автор считает
«деятельно-критичный образ жизни». Но опять-таки вся «деятель­ность», по
Батищеву, сводится к голому критицизму, огульному отрицанию. Например, он
яростно ополча­ется на традиции, утверждая, что на их основе
воспиты­вать людей нельзя: «Она (традиция. — А.Я.) всегда так или
иначе ограниченна из-за своего нетворческого ха­рактера». Между тем кому не
известно, что в социаль­но-нравственный опыт нашего народа неотъемлемой
частью вошли революционные, воинские и трудовые традиции?!

Если говорить о
социалистическом обществе, то од­ной из его характерных черт является
высокая организованность, сознательная дисциплина. Именно эти тре­бования
становятся особенно актуальными ныне, на современном этапе и социального
развития, и научно-технической революции. Но Г. Батищев мыслит по-ино­му. Он
пишет: «Было бы вреднейшей нелепостью пред­ставлять социализм как общество,
учреждающее еще один тип рутинных «табу», раз и навсегда закрепленных обычаев,
догматизированных норм и обрядов». Разуме­ется, «догматизированные нормы»,
если имеются в виду консерватизм, рутина, вредны. Но не следует ли при этом
напомнить, что понятия «норма» и «догма» не синонимы и что гуманные принципы
социализма только тогда могут служить человеку, когда они надежно ограж­дены
от чьих-либо посягательств, когда их соблюдает каждый, иначе общество ничем не
будет отличаться от «бурсы» Помяловского.

Добрые традиции всегда будут
жить, приумножать­ся, отражая собой созидательную историю народа. Те же, кто
живой интерес к прошлому Родины, к ее рево­люционным, культурным
завоеваниям, заботу об охра­не памятников старины лишают какого бы то ни
было классового содержания, оказывают медвежью услугу делу, за которое, казалось
бы, ревностно ратуют. Ведь известно, что лучший способ скомпрометировать любое
полезное в основе дело — это довести его до абсурда. Это и проделывают некоторые
публицисты.

Вот рассчитанная на массового
читателя брошюра С. Семанова «Памятник «Тысячелетие России» в Нов­городе».
Сама по себе идея такого издания сомнений не вызывает: памятник «Тысячелетие
России», при всей неоднозначности отношения к нему передовых сил рус­ского
общества в прошлом, и сегодня сохраняет свою историческую ценность. Но
противоречивость его судь­бы требует от современного истолкователя
предельной четкости.

К сожалению, автор брошюры не
занял диалектичес­кой, проникнутой историзмом позиции, не стал затруднять
себя тем, чтобы отделить нетленное, с точки зре­ния искусства, от наносного
и преходящего, хотя в его задачу, разумеется, входило помочь читателю
разобрать­ся в идеологической сущности празднования в 1862 го­ду
тысячелетия Российского государства, бесспорно, отразившейся и на замысле
скульптора М.О. Микешина. По словам С. Семанова, в 129 скульптурах
памятни­ка нашли свое отражение «гражданские убеждения» его создателя, «его
понимание Родины и родной истории».

В действительности отбор
исторических фигур для памятника носил строго выдержанный, тенденциозный
характер и выражал не столько «гражданские убежде­ния» самого скульптора,
сколько требования официальной идеологии русского царизма в духе триедин я
формулы «самодержавие, православие и народность». В брошюре нет и тени
социального анализа, спора, кри­тики, создается впечатление, что автор
полностью со­гласен с тем пониманием «судьбы Родины», которое от­ражено
в барельефах и скульптурах памятника.

Все, что нашел нужным сказать
автор о торжествен­ном открытии памятника, задуманного и
осуществлен­ного как откровенная идеологическая акция самодер­жавия,
носит бесстрастный характер: «Новгород давно уже не видел такого стечения
именитых гостей. Сюда прибыли царь Александр II, двор, высшие сановники и
офицеры. Торжества были пышные».

Далеко не столь эпически
встретили это событие со­временники. А.И. Герцен откликнулся в «Колоколе»
статьей-памфлетом «Юбилей», выразившей подлинно демократическую точку зрения на
торжества, иное пони­мание судеб Родины и отечественной истории. «Нас
оби­жает продолжение лжи в прошедшем, — писал А. И. Гер­цен, — нас
обижают барельефные обманы. Есть что-то малодушное и тупоумное в преднамеренном
искажении истории по высочайшему повелению».

Людям, не искушенным в истории
и политике, по­добная позиция может показаться неким новаторством, «смелым»
взглядом на события, лишенным какой-либо тенденциозности. Но тенденция здесь
есть, и вполне определенная: небрежение реальными историческими фактами в угоду
субъективистской внесоциальной кон­цепции. Уместно вспомнить, что в свое
время С. Семанов в статье «Иллюстрации к схеме», написанной со­вместно с В.
Старцевым («Новый мир», № 12, 1966), взялся «припомаживать» политику Керенского,
утверж­дая, например, что «после Февральской революции пра­вовое и
экономическое положение рабочих улучши­лось, был достигнут подъем реальной
заработной платы…». Как будто не было ни расстрела июльской демонстра­ции
1917 года, ни заточения большевиков в «Кресты», ни убийства рабочего Воинова, ни
подготовки физичес­кой расправы над В.И. Лениным. Что же касается
«улуч­шения экономического положения рабочих» старания­ми Керенского и
компании, то, по свидетельству самого продовольственного комитета Временного
правитель­ства, выдача хлеба рабочим Москвы и Петрограда к сентябрю 1917
года составляла менее полуфунта вдень, а реальная заработная плата уменьшилась
почти в два раза (см. «История Гражданской войны в СССР», т. I, стр. 357, 385).

Забвение социально-классовых
критериев можно порой наблюдать не только в исторической науке, но и в
литературоведении. Взять хотя бы статью Б. Егорова «Славянофильство» в Краткой
литературной энцикло­педии. Подробно описав «взгляды славянофилов по
са­мому широкому кругу вопросов, автор не нашел места лишь для
характеристики классовых корней этой кон­сервативной идеологии, не сказав
фактически о самом главном — о том, что она носила дворянский, помещи­чий
характер.

Мотивы «неопочвенничества» не
так уж безобидны, как может показаться при поверхностном размышле­нии. Если
внимательно вглядеться в нашу жизнь, про­анализировать динамику
социально-экономических и нравственно-психологических сдвигов в обществе, то
неизбежным будет вывод: общественное развитие отнюдь не стерло и не могло
стереть четких граней, разделяющих национальное и националистическое,
патриотическое и шовинистическое. Происходит другое: наполнение чувства
патриотизма новым, интернационалистским содержанием, перерастание его за
границы, очерчен­ные национальным происхождением. Патриотизм и
интернационализм в наших, социалистических услови­ях ни в коей мере не
противостоят друг другу, они орга­нически слиты, спаяны воедино.

Разумеется, из того факта, что
в нашем обществе ут­вердились отношения братского сотрудничества и
друж­бы между народами, что в нем господствует интернаци­оналистская
идеология, вовсе не следует, будто теперь проблемы патриотического и
интернационального вос­питания трудящихся разрешаются автоматически.
Ак­туальность этих проблем подчеркнута в документах XXIV съезда партии, в
постановлении ЦК КПСС «О под­готовке к 50-летию образования СССР». На
важность усиления работы по интернациональному воспитанию трудящихся, на
важность борьбы против пережитков на­ционализма, на необходимость
последовательного про ведения классового, строго научного подхода в оценке
истории народов вновь указано в партийных докумен­тах, постановлениях ЦК
КПСС.

5

Область национальных отношений
вообще и осо­бенно в такой многонациональной стране, как наша, — одна из
самых сложных в общественной жизни. И пока существуют нации, с повестки дня не
могут быть сняты проблемы воспитания людей разных национальностей в духе
глубокого взаимного уважения, непримиримости к проявлениям национализма в любой
их форме — будь то местный национализм или шовинизм, сионизм или антисемитизм,
национальная кичливость или нацио­нальный герметизм.

Буржуазная пропаганда всячески
стремится ожи­вить националистические настроения. Хорошо извест­но,
какая активная кампания ведется нашим классовым противником в связи с 50-летием
многонационального Советского государства. Один из главных тезисов этой
кампании: Союз Советских Социалистических Респуб­лик — соединение будто бы
чисто механическое, неор­ганичное, а отнюдь не могучий союз равноправных
на­родов, добровольно ставших на путь строительства но­вого общества и
объединенных в одну социалистическую семью. Легко понять, сколь старательно
выискиваются и раздуваются при этом любые, самые малейшие прояв­ления
национализма, с какой готовностью подхватыва­ются рецидивы мелкобуржуазной
национальной огра­ниченности и чванства, пусть и самые незначительные.

Партия всегда была непримирима
ко всему, что мо­жет нанести ущерб единству нашего общества, в том числе к
любым националистическим поветриям, откуда и от кого они ни исходили бы.

Одним из таких поветрий
являются рассуждения о внеклассовом «национальном духе», «национальном чувстве»,
«народном национальном характере», «зове природной цельности», содержащиеся в
некоторых статьях, отмеченных объективистским подходом к прошлому. Их
примечательная особенность — отрыв современной социальной практики от тех
исторических перемен, ко­торые произошли в нашей стране за годы после
Великого Октября, игнорирование или непонимание того реша­ющего факта, что в
нашей стране возникла новая исто­рическая общность людей — советский народ.
Авторы этих статей словно бы чураются таких слов и понятий, как «советское»,
«социалистическое», «колхозное». Кри­тик В. Петелин предлагает, например,
взамен Марксовой формулы о сущности человека как «совокупности общественных
отношений» свою, доморощенную: «сущ­ность» человека — «в национальности, к
которой он принадлежит» («Волга», № 3, 1969). Как будто сущест­вует или
может существовать в нашей стране некий на­циональный характер вне
определяющего влияния ре­волюции, социализма, коллективизации и
индустриа­лизации страны, вне культурной и научно-технической революции, вне
основных социальных констант вре­мени.

Если попытаться довести до
логического конца по­добные, отнюдь не блещущие новизной рассуждения, то
получается следующее: в мире нет классов, социаль­ных слоев и групп, нет
обусловленных прежде всего классовыми, социальными интересами идеологических
направлений, а есть лишь незыблемые и неизменные национальные особенности,
возникшие в неведомые времена по неведомым законам.

Подобное внесоциальное,
внеисторическое пони­мание нации и национальной культуры, взятой в целом,
противопоставляется западной, европейской культуре тоже без учета ее социальной
дифференциации. И по­добное противопоставление выдается порой чуть ли не за
борьбу с буржуазной идеологией. Однако именно бур­жуазные идеологи
изображают Россию как нечто про­тивостоящее Европе в своей косности и
заскорузлости. Они намеренно не хотят видеть социального размеже­вания и
классовой борьбы не только в дореволюцион­ной России, но и в странах
современной буржуазной Ев­ропы и Америки, существования там демократических
традиций, распространения пролетарской, марксист­ско-ленинской идеологии.

Надо ли доказывать, сколь
неверно изображать ис­торически неизбежный и прогрессивный процесс
интернационализации жизни советских народов как лик­видацию национального
своеобразия! Коммунисты от­вергают буржуазную постановку вопроса, согласно
которой интернациональное мыслится как голое отри­цание всего национального.
Интернациональное, гово­рил Ленин, не есть безнациональное.

«Чуждо ли нам, великорусским
сознательным про­летариям, чувство национальной гордости?» — спрашивал В.И.
Ленин. И отвечал: «Конечно, нет! Мы лю­бим свой язык и свою родину, мы
больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10
ее насе­ления) поднять до сознательной жизни демократов и
социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и
издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и
ка­питалисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызыва­ли отпор из нашей
среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева,
декабристов, револю­ционеров-разночинцев 70-х годов…» Такова
теорети­ческая основа нашего, советского патриотизма, возрас­тающего на
революционных, демократических, подлинно народных традициях отечественной
истории, на чувстве национальной гордости народа, совершившего величайшую в мире
социатистическую революцию, пер­вым в человеческой истории строящего
коммунизм.

Что же касается отдельных
ревнителей «националь­ного духа» и патриархальной старины, то они выражают
определенное пережиточное сознание. Именно таковы попытки приукрасить, обелить
некоторых представите­лей буржуазного национализма, что обнаружилось в ряде
публикаций об украинских буржуазных национа­листах, о грузинских
меньшевиках, социал-федералис­тах, об армянских дашнаках. Именно за
игнорирование четких классовых критериев в подходе к проблемам
на­ционального развития Закавказья Тбилисский горком КП Грузии вполне
обоснованно подверг критике книгу У. Сидамонидзе «Историография
буржуазно-демокра­тического движения и победы социалистической
рево­люции в Грузии (1917—192! гг.)», а партийная печать Армении — книгу А.
Мнацаканяна «Ленин и решение национального вопроса в СССР».

Полезно всегда помнить, что
опасность мелкобур­жуазного национализма состоит в том, что он паразитирует
на святом чувстве любви к своей отчизне, на высо­кой идее патриотизма,
искажая ее до неузнаваемости. В итоге вместо национальной гордости получается
на­циональное чванство, а патриотизм оборачивается шо­винизмом.

Если смотреть на вещи реально,
то вполне допусти­мо, что многие из тех взглядов, которые мы подвергли
критическому разбору, в личном плане в какой-то мере можно было бы рассматривать
как своеобразную субъ­ективистскую реакцию на те или иные острые вопросы
современности. Дело, однако, в том, как подчеркивал В.И. Ленин в известном
письме к A.M. Горькому, что конкретные политические результаты той или иной
проповеди определяются в конечном счете не стремле­нием «сказать «доброе и
хорошее», указать на «правду-справедливость», а объективным социальным
содержа­нием высказанных взглядов, реальными обстоятельст­вами
общественного бытия.

Мы знаем, ценим и любим многие
художественные и публицистические произведения, пронизанные вели­кой
гордостью за свой народ, за его свершения, болью за его тяжкое прошлое и
радостью за настоящее. Такие произведения близки каждому советскому человеку.

Отдельные же проявления
антиисторизма, конечно, никак не колеблют устоев, принципов
марксистско-ле­нинского анализа как прошлого, так и современности. Тем более
они не могут заслонить тот благотворный про­цесс укрепления дружбы народов,
великого завоевания революционного Октября, социалистического строя. Но сказать
о них надо, дабы не запутались окончатель­но отдельные ревнители
«национального духа».

И еще одно, так сказать,
частное замечание. Некото­рые статьи на темы, о которых мы вели речь, нельзя
на­звать бесталанными, они написаны не без страсти, по­лемически остры.
Жаль только, что защищают они дело бесперспективное, самой жизнью обреченное,
отверг­нутое.

Коммунистическая идеология
выражает, как извест­но, идеалы и чаяния рабочего класса,
класса-интерна­ционалиста по своей природе. Вот почему национализм
несовместим с советским патриотизмом и пролетар­ским интернационализмом,
глубоко враждебен им. Вос­питание-патриотизма мы рассматриваем прежде всего
как воспитание патриотизма советского, воспитание великой гордости за ту
социальную реальность, которая создана трудом и борьбой поколений
революционеров.

Именно в марксизме-ленинизме
как революционном учении пролетариата воплощены высочайшие челове­ческие
духовные ценности. Что же касается прошлого, то нам дороги прежде всего подлинно
демократические, революционные элементы и традиции в истории нации. Мы видим
нравственный пример не в «житиях святых», не в приукрашенных биографиях царей и
ханов, а в ре­волюционном подвиге борцов за народное счастье. Мы ценим все,
что создали гений, ум и труд народа на про­тяжении веков, но особую нашу
гордость вызывает на­ша сегодняшняя социалистическая действительность.